Размышления на тему психологических последствий Великой отечественной войны

Посвящается годовщине окончания Великой отечественной войны

Автор: психолог-психотерапевт Антошкина О.Г. (психологическая, психотерапевтическая помощь)

г. Харьков

Про Великую Отечественную войну написано много. До сих пор ведутся дискуссии по поводу причин войны, возможных вариантов развития событий при возможности бесконечного числа «если», количества погибших людей и не родившихся поколений. Но практически  ничего не написано про психологические последствия войны.  Поэтому данная статья имеет своей целью прикоснуться к  этой теме и попытаться проанализировать некоторые из семейных феноменов, с которыми сталкиваются семейные системные терапевты и практикующие психологи. Инструментом анализа будут служить некоторые конструкты системной семейной терапии.

Подтверждениями тому, что война не заканчивается с ее физическим окончанием, являются события, происходящие в то время, и в том мире, в которых мы живем: судебные процессы против военных преступников не имеют срока давности; израильское государство имеет очень четкую позицию по поводу Холокоста и на практике защищает память о погибших; много чувств и у немецких граждан, даже тех, кто не воевал лично против Советского Союза. Например, многие немцы и граждане других стран немецкого происхождения испытывают чувство вины просто потому, что они — немцы, а Германия развязала такую ужасную вторую мировую войну. Все это  — части того контекста, в котором мы живем.

Те, кто занимается индивидуальной и семейной психотерапией, сталкиваются с тем, что психологические травмы, полученные людьми во время войны, влияют на жизнь и функционирование их семей. Эти травмы вызваны экстаординарными событиями, постигшими людей во время Великой Отечественной войны: потерей членов семьи, потерей всей семьи, потерей здоровья, инвалидизацией, репатриацией,  пленом, жизнью в условиях оккупации, заключением в концлагере и многими другими. Эти переживания навсегда с теми, кого коснулись эти события. Ветераны  и все, пережившие войну, в дни праздников или в минуты воспоминаний не плачут, сколько бы лет не прошло.

Любые психологические травмы похожи тем, что происходит некоторое событие, связанное с одновременным переживанием сильных эмоций и чувств, подчас противоположных по знаку, которые остаются навсегда (если не предпринимать корректирующих действий по отношению к ним) и которые могут возвращаться к человеку, заставляя его еще раз переживать травматичные моменты прошлого. Эмоции могут быть разными: страх, гнев, тревога,  чувство одиночества и проч. Специфический вклад в образование травмы вносят: отрицательный знак переживаний, сила переживания и  личностные особенности человека, которые сказываются на способности травмироваться или не травмироваться теми или иными жизненными событиями. Травмы, полученные в условиях войны, остаются в психике навсегда, так как связаны с угрозой самой жизни. Представители некоторых направлений психотерапии говорят о том, что такие травмы влияют на семейную систему в течении 3-4 поколений. Это может говорить о том, что член семьи, переживший  трагедию, тяжелые события, «привносит» нечто в свою семейную систему, что, подчас, незримо влияет на ее жизнедеятельность. И оказывается, что члены семьи людей, переживших войну, тоже оказываются под влиянием тех событий, хотя лично их не переживали.

Если посмотреть на семейную систему, в которой есть носитель такой травмы с точки зрения теории и практики семейного системного похода, то можно заметить, что в данной системе присутствуют феномены – чаще неосознаваемые, но ощутимые, поскольку они оказывает свое особое влияние на всех членов системы в отдельности и на всю систему в целом. Они присутствует в семейной системе в виде чувств носителя травмы; способов его поведения; тем, на которые он предпочитает говорить или о которых предпочитает молчать и т.п. Приведу пример. Представьте женщину, пережившую голод во время войны. Пережив витальную угрозу, угрозу базовым потребностям,  человек наверняка становится другим. Очень часто такие женщины, став бабушками, заполучив под «свое крыло» внуков, реализуют по отношению к ним такое пищевое поведение, которое несет в себе базовую тревогу про будущее, страх голода, формируя аналогичное поведение у внуков, которые о таком травматичном опыте ничего не знают. Естественно, если в семье есть члены семьи с другим опытом, а, соответственно, с другими позициями и установками,  формируются коммуникации, в которых темой, например,  могут быть: забота о детях, ответственность за здоровье детей, о том, какое поведение родителей правильно, а какое – нет и т.п., но эти коммуникации могут иметь конфликтный характер, так как стороны имеют разный опыт, вкладывают разный смысл в понимание этих тем, и это не подвергнуто осознанию членами семьи. В итоге – в семейной системе постоянно присутствуют опыт травмированного человека в виде, например, темы еды, его чувств по поводу еды и т.п.

Иногда травматичный опыт влияет на возникновение симптома в семейной системе. Под симптомом здесь понимается особое поведение одного или нескольких членов семьи в одном поколении или в нескольких, которые не поддаются рациональному объяснению и к которым в связи с этим выработано особое отношение со стороны большинства членов семьи.

Психологу, психотерапевту, работающему с такой семейной системой полезно иметь дополнительную гипотезу относительно симптома, как знака особого травматичного опыта члена или членов семьи.

Иногда то, что пережито, столь травматично, что становится тайной, содержание которой знает только один человек – участник события. О тайне может не знать никто, но достоянием членов семейной системы (или системы людей, составляющих постоянный круг общения) становятся эмоции, чувства, передаваемые невербально, по поводу тем, которые замалчиваются. И им надо с этим как-то справляться. Дети, например, склонны к фантазиям о том, что если что-то  не так, это их вина.

Хорошим решением в этом случае может быть следующее послание от человека – обладателя тайны про то, что у него есть его личные обстоятельства, переживания, про содержание которых он говорить не хочет, но они не имеют отношения к членам семьи. (Так Галина Вишневская рассказывала про блокаду. Она сказала, что там было такое страшное, что она об этом никогда никому не расскажет.)

Таким образом, общение с человеком – носителем травмы отличается от общения с людьми, свободными от оных. Наше восприятие, подчас неосознанно, дает нам возможность чувствовать  людей-носителей травмы и отличать их от людей, не имеющих такого опыта. Ощущение от таких людей таково, что они всегда не сами. Всегда рядом с ними их боль или печаль, ярость или другое переживание, особое состояние или настроение, даже если они контролируются и не являются их постоянной темой для разговоров.

С аналогичными явлениями в послевоенной жизни мы – современные люди — столкнулись, когда узнали, что такое  посттравматический стрессовый синдром (ПТСР). Он стал неотъемлемой частью жизни бывших  афганцев, чернобыльцев, участников других боевых действий, переживших техногенные или природные катастрофы, нападения.

Таким образом, травмы, затронувшие сами основания жизни и полученные  в ситуациях войн или катастроф, продолжают жить не только в памяти отдельного человека и его близких, но и в качестве феноменов, влияющих на их семейные системы.

Еще одна тема, возникшая после Великой отечественной войны. Это воспитание детей в неполных семьях. А именно тот ее аспект, который касается воспитания мальчиков в семьях без отцов. Многих специалистов сейчас занимает вопрос феминизации мужчин и маскулинизации  женщин. Это — обширная проблема, которой не смогло после войны  избежать ни одно общество, отступившее от традиционного разделения ролей на  мужские и женские. (В первую очередь это касается западного мира и той части территории постсоветского пространства, которая тяготеет к западному образу жизни, поскольку в странах с традиционным мусульманским укладом жизни механизмы поддержания женских и мужских ролей в семье и обществе как действовали, так и продолжают действовать).

После войны получилось так, что целая генерация будущих мужчин  воспитывалась женщинами.  Материнская любовь и стиль воспитания, основанный на материнской любви, отличается от отцовской любви и мужского воспитания. Материнская любовь в основе своей принимающая, безусловная: «Чтобы дитя не сделало, лишь бы не плакало», «Материнская ласка – конца не знает». Отцовская же любовь – любовь обусловленная, «за что-то». Это ни хорошо, ни плохо. Просто так есть. Связано это с особенностями полов и теми ролями, которые играют мать и отец в жизни ребенка. В идеале наличие и баланс этих двух типов любви в жизни ребенка дает ему возможность сформировать удачную жизненную стратегию: желать чего-то и научиться устремляться к чему-то, чтобы снискать любовь отца, и спокойно относиться к провалам и падениям, потому что как страховка срабатывает материнская любовь, которая присутствует в жизни человека, чтобы с ним не случилось. Эти две любви, интериоризировавшись в психику ребенка, сплавившись там, дают ему состояние устойчивости и уверенности в себе на всю жизнь.

В жизни мальчика, воспитанного женщиной очень часто происходит нарушение баланса любви отцовского и материнского типов в сторону любви безусловной, принимающей, ничего не требующей, что влияет на формирование и закрепление  эгоцентической позиции выросшего в такой ситуации мужчины.

И в связи с этим я хочу сказать несколько слов про такой важный конструкт, использующийся в психоанализе и семейной системной терапии, как ТРИАНГУЛЯЦИЯ. Развитие теории триангуляции (концепции отношения «трех личностей») связано с исследованием роли отца как «третьего объекта», о котором у маленького ребенка уже довольно рано складывается особое внутреннее представление, необходимое ему для формирования структуры личности. На ранних этапах развития ребенка (примерно до 3 лет) роль отца весьма значительна и заключается в том, что отец создает условия для того, чтобы женщина смогла сосредоточиться на ребенке. Он обеспечивает их, заботится о душевном спокойствии матери, обеспечивает связь матери с внешним миром.  (Было время, когда психоаналитическая психология развития рассматривала роль отца в первые два года жизни младенца скорее как незначительную).

«Отсутствие полноценной ранней триангуляции грозит опасностью фиксации объектных отношений на уровне паразитарных диадических отношений в симбиозе «ребенок‑мать». В последующей жизни таким людям, например, трудно жениться или выйти замуж, т. к. для них совершенно немыслимо, что их «половина» даже обмолвится словом или перекинется взглядом с кем-то «другим». Отсутствие опыта триангуляторных отношений может стать причиной супружеских измен мужа. Если жена в ситуации беременности распределяет свою любовь и эмоциональное внимание между мужем и будущим ребенком, то это может стать невыносимым для привыкшего к диадическим отношениям мужа, и он будет искать отношений «на стороне», которые будут посвящены только ему. Этим же можно объяснить снижение полового влечения у женщины после наступления беременности – она не научилась делить свою любовь с кем-то «третьим» на стадии ранней триангуляции». (Ева Фридрих, Триангуляция).

В противном случае, когда мать по разным причинам одна воспитывает сына, нередко она воспринимает его как ребенка всю жизнь и как «психологического» мужа для себя, компенсирующего отсутствующего супруга, а не  как продолжателя ее и мужа родов и, соответственно, мужчину для другой женщины. (Пример — фильм «Женщины» с Ниной Сазоновой в главной роли. История ее героини – это и ее личная история, история ее взаимоотношений с сыном.)

И это приводит к тому, что описывается еще одним из конструктов ССТ. Его идея  заключается в том, что семейная система состоит из родительской и детской подсистем, между которыми есть психологические границы, формирующиеся и поддерживаемые правилами взаимодействия родителей и детей. Мы сталкиваемся с тем, что часто в семейных системах, где одинокие матери воспитывают сыновей, происходит «размывание» четких границ между этими подсистемами, и соответственно получаемый опыт спутан и может в будущем воспроизводиться в таком же виде.

Женщине, пережившей гибель мужа и многих других родственников и не поддерживаемой особыми культурными нормами, (например, такими, какие существовали у спартанских матерей по отношению к своим сыновьям – они воспитаны были воспринимать их, прежде всего, как воинов.  Но это уникальный пример, как уникально и само государство Спарта.) крайне сложно выдержать самой баланс любви и требовательности  и научить сына  самостоятельности, независимости, мужеству, выносливости, отношению к женщинам как представительницам  другого пола и т.п. Своей задачей она чаще видит  обеспечение его физического выживание для того, чтобы «было кому в старости воды подать». (Трудно себе представить, чтобы одинокая мать сама дала сыну ружье и послала в лес на охоту. Скорее она сама пойдет на охоту, чтобы прокормить детей).

Помимо этого после войны объективные обстоятельства заставили одиноких женщин еще и работать «от рассвета до заката» и, тем самым, совсем мало уделять внимание воспитанию детей. Часто воспитание сводилось к минимуму: «хоть бы накормить, одеть и обучить». (Интересен в этом смысле рассказ Александра Збруева про то, что почти все пацаны из его двора попали в тюрьмы. Его спасли пример старшего брата и  любовь к театру).

Попробую подытожить, что же произошло в послевоенной ситуациях  с точки зрения психологии?

Мальчик — будущий мужчина чаще всего воспитывался женщинами: дома — матерью и бабушками, в воспитательном саду — нянечками и воспитательницами, в школе — в подавляющем большинстве — имел дело с учительницами. С точки зрения конструктов семейного системного подхода мужчина, которого воспитывают женщины, не имеет возможности приобщиться к атрибутам, ценностям и поведенческим паттернам мужского мира, не имея возможности общаться со взрослыми мужчинами. Идентифицироваться мальчики, воспитываемые женщинами, могут подчас только с женщинами. А это другой тип поведения, другие ценности.  В итоге, отсутствия позитивной идентификации со старшими представителями того же пола, при отсутствии тренировки мужских качеств, мужские ценности и поведенческие паттерны подвергались трансформации в сторону их ослабления, инфляции. Такие психологические особенности, естественно, повлияли и на положение дел уже в созданной семейной системе (нуклеарной семье) этих мужчин. Принцип триангуляции, о котором я говорила выше, был нарушен массово.

Все эти обстоятельства продолжают влиять на наши жизни. И надо очень много мудрости, сочувствия пережившим эти обстоятельства, трудным судьбам наших предков, что, я надеюсь, поможет нам  справляться с этими последствиями.

Автор: психолог-психотерапевт Антошкина О.Г. (психологическая, психотерапевтическая помощь)

……………………………………………………………………

Какие  психологические последствия психологические травмы психологические проблемы у народа нации национальности страны населения поколения пережившего перенёсшего вынесшего пережившего войну  междоусобицу катастрофу стихийное бедствие тяжёлые времена техногенную катастрофу экологическую катастрофу землетрясение беду наводнение цунами